Форум » J.R.R. Tolkien » Толкиен, интересные факты из жизни профессора » Ответить
Толкиен, интересные факты из жизни профессора
Green Elfy: Кто что слышал, читал? Делимся интересным из биографии профессора
Ответов - 62, стр:
1 2 3 4 All
Dasha141: Ну не знаю новое это или нет, всё равно напишу. Во время того кода Толкиен писал Х и ВК, он иногда навещал кафе с друзьями, там друзья читали отрывки из книги. Толкин давал им специально. Он хотел чтобы друзья говорили что ему исправить. Ведь лучшие критики это друзья.
Green Elfy: Я знаю, что автор "Нарнии" был приятелем Толкина по университету.. ВК и Хроники Нарнии писались в одно и то же время))
Lowry: Я слышал, что Толкин начал писать ВК ещё в окопах Первой мировой.
Dasha141: Я читала будут снимать фильм про Толкиена, И еще про 2 писателей. Один- автор "Нарнии", другого не знаю. В фильме они будут маленькими мальчиками, которые попали в волшебную страну.
эланор: Dasha141 пишет: Я читала будут снимать фильм про Толкиена, И еще про 2 писателей. Один- автор "Нарнии", другого не знаю. В фильме они будут маленькими мальчиками, которые попали в волшебную страну. воще ТОлкиен был близко знаком с автором нарнии Клайвом С.Льюисом!!!!в нарнии даже есть названия на эльфийскии похожие!!!и чемто она на упрощённый ВК похожа!
Dasha141: эланор Согласна!
Ёльф: Процитирую: "...Клайв Стейплз Льюис вместе со своим другом Дж. Р.Р. Толкиеном принадлежал к литературному клубу "Инклинги", члены которого собирались в местном пабе поговорить о замыслах новых книг..." (это у меня на обложке "Хроник Нарнии" написанно). А вообще, если почитать письма профессора, то можно много интересного почерпнуть. Меня особенно порадовало, как его мама объяснила маленькому Джону, что нужно говорить не "большой зелёный дракон", а "зелёный большой дракон". Хотя можно учесть особенность построения предложений в английском языке, там ведь надо прилагательные по-особому выстраивать, но и то не столь важно.
Dasha141: Дж. Р. Р. Толкиеном был профессором средневековой английской литературы в Оксфордском Университете в Англии. Он первоначально придумал "Хоббита" как историю на ночь для своего сына. За ним последовало три романа: "Братство кольца" (1954), "Две Крепости" (1954) и "Возвращение Короля" (1956). Книги проданы больше чем в 50 миллионах экземпляров во всем мире на 25 языках.
Pretender-Angel: Даже формально клуб "Инклинги" нельзя считать чисто литературным. И входили в него не только литераторы (даже - не столько литераторы), и содержание клубных бесед оказывалось порой столь же теологическим, сколь и литературным. И все же в Великобритании этот клуб полагают литературным. Почему? По конечному результату, надо думать. Все-таки членами его были не кто-нибудь - Джон Рональд Толкин и Клайв Льюис. По правде говоря, почти вся история "Инклингов" являет собой историю отношений этих двух великих англичан. Во всяком случае, в нашей стране только Льюис и Толкин известны достаточно широко (Льюис - несколько меньше), имена же остальных практических никому и ничего не говорят. Вначале, как известно, было Слово. С него и мы начнем. Слово "Inkling" достаточно многозначно, чтобы послужить прекрасным названием для британского клуба. Во-первых, оно буквально переводится как "намек", что уже само по себе содержит некоторый элемент неоднозначности. Во-вторых, это слово можно рассматривать как производное от существительного "ink" (чернила); тогда слово "инклинги" переводится примерно как "из чернильного рода": намек на род занятий (не профессию!) части членов клуба - той самой, которая и принесла в конечном счете клубу всемирную славу. Название - хорошо, но мало. Клуб - это еще и люди, его составляющие. Их может быть сколько угодно. Но начало клубу обычно дают те, кто в силах, во-первых, предложить привлекательную клубную идею, а, во-вторых, способны сами ее воплощать (во всяком случае, на первых порах), наглядно демонстрируя свою идею окружающим, из которых потом и формируется клуб. Зачинателей обычно бывает мало. Начало было чисто студенческим, и основал клуб студент - некто Тэнджи Лин, учившийся в одном из оксфордских колледжей. Клуб Лина (основанный в 1931 году) был обычным литературным клубом. На его заседаниях разбирались недописанные сочинения, но вскоре Лин окончил колледж, вышел из клуба, и, вероятно, "Инклинги" канули бы в безвестность, если бы постоянными членами клуба не стали тогдашние университетские преподаватели, в будущем всемирно известные писатели - Льюис и Толкин. И первую скрипку играл Льюис. Не то чтобы я хотел умалить роль Толкина. Напротив - его как писателя я ставлю много выше Льюиса, к тому ж мое мнение поддерживается сотнями миллионов читателей. Совсем недавно в Англии были опубликованы данные, согласно которым Толкин вошел в первую пятерку самых издаваемых авторов в мире - и это через двадцать пять лет после смерти и через сорок четыре - после издания его главного произведения, "Властелина Колец". Но из песни слова не выкинешь: у "Инклингов" Льюис был самым главным, а Толкин - почти самым главным. Впрочем, и в клубе, и вне него они оставались неразлучными друзьями, и в их отношениях не было ни малейшего намека на превосходство одного над другим. Эти двое казались полной противоположностью друг другу. Льюис был сыном белфастского поверенного, из протестантской семьи (североирландские протестанты, как известно, самые-самые). Он откровенно признавался, что питает предубеждение к католикам, кем Толкин, собственно, и являлся. Мало того: в те времена в Английском отделении университета в Оксфорде существовало два лагеря, "литературный" и "филологический", которые находились в весьма натянутых отношениях. Были тому и личные причины, но главное - при составлении учебных планов эти две группировки становились откровенными конкурентами в борьбе за количество лекционных и семинарских часов. Льюис был из "литературного" лагеря - Толкин же принадлежал к "филологам". Льюис слыл поклонником туризма, часто хаживал в пешие походы - Толкин, не будучи полным домоседом, походам все же предпочитал прогулки. Льюис был убежденным холостяком и оставался таковым в течение всего инклинговского периода - Толкин и тогда, и до конца своих дней являл собой образец семьянина. Не удивительно, что при первой личной встрече (в 1926 году) эти двое отнеслись друг к другу безо всякой приязни. В своем дневнике Льюис написал про Толкина так: "Гладенький, бледненький, подвижный человечек". Справедливости ради надо отметить, что чуть ниже Льюис охарактеризовал своего будущего друга не самым плохим образом: "В нем ничего вредного нет. Его бы только подкормить, что ли". Но было у Льюиса и Толкина и нечто очень сходное - "клубность", желание и способность объединять других по интересам. И еще было кое-что: жажда творческого общения. Дружба началась, видимо, с общего увлечения Севером. В юности Льюис подпал под очарование скандинавской мифологии, и, когда обнаружил в лице Толкина еще одного поклонника чудес Эдды и запутанной легенды о Вёльсунгах, стало ясно, что общего у этих двоих на самом деле немало. Последовали регулярные встречи в комнатах Льюиса в колледже Магдалины. Друзьям случалось засиживаться допоздна за беседой о богах Асгарда. Второй темой для разговоров была религия. С определенного времени Льюис проповедовал агностицизм. Точнее, он говорил, что наибольший восторг у него вызывает не христианская, а языческая мифология, хотя вообще-то по наклонностям Льюис был медиевистом. Впрочем, когда в двадцатые годы, окончив с отличием Английское отделение (а до того - Классическое с двойным отличием), Льюис перебивался случайными заработками научного руководителя, он не был сверх меры загружен работой и имел достаточно времени для размышлений. Он пришел к тому, что назвал "новым взглядом", то есть к убеждению, что христианский "миф" содержит в себе правду в той степени, в какой большинство людей способно ее понять, а к 1926 году пошел еще дальше и сделал вывод, что его поиск истоков того, что он называл Радостью, был поиском Бога. Вскоре Льюису стало ясно, что Бога надо или принять, или отвергнуть. На этом они и сошлись с Толкином. Человека с мощным интеллектом и тем не менее убежденного христианина - вот какого собеседника обрел Льюис. В то время они проводили друг с другом долгие часы. Толкин, как правило, покоился в одном из простых льюисовских кресел в центре большой гостиной своего друга в Новом здании колледжа Магдалины, а Льюис, зажав в тяжелом кулаке чубук, окутанный облаком дыма, ходил туда-сюда, разговаривая или слушая. Льюис спорил, но все более убеждался, что в вопросах веры Толкин прав, и к лету 1929 года стал проповедовать деизм, то есть веру в Бога без соблюдения религиозных обрядов. Но христианином Льюис все еще не был. Обычно дискуссии велись по понедельникам с утра, и, побеседовав час-другой, друзья шли в близлежащую пивную "Восточные ворота". Но в субботу 19 сентября 1931 года Льюис и Толкин встретились вечером. Льюис предложил товарищу отужинать в колледже Магдалины. Был приглашен еще один гость, Хьюго Дайсон, которого Толкин знал с 1919 года по Эксетеровскому колледжу. В то время Дайсон читал лекции по английской литературе в Редингском университете и часто наезжал в Оксфорд. Он был христианином, и притом весьма изощренным в спорах. После ужина все трое вышли погулять. Ночь выдалась ненастной. Они шагали по Эддисон Уолк, рассуждая о значениях мифов. Хотя Льюис в то время уже верил в Бога, он еще не понимал роли Христа в христианской религии, а также смысла Распятия и Воскресения, - и хотел постичь, как он позднее выразился в письме к другу, "каким образом жизнь и смерть Кого-то Там (кто бы Он ни был) две тысячи лет тому назад могут помочь нам здесь и сейчас - если не считать того, что нам может помочь Его пример". Ночь уходила, и тем временем Толкин и Дайсон доказывали собеседнику, что отыскивать значение в мифе нет никакой необходимости. В языческой мифологии Льюиса всегда глубоко трогала концепция принесения в жертву. Идея о смерти и воскресении божества неизменно поражала его воображение с той поры, как он прочитал легенду о скандинавском боге Бальдре. И от Евангелия, по словам собеседников, Льюис напрасно требует чего-то еще, пытаясь выяснить, что именно означает евангельский миф. Ведь коль скоро Льюис так высоко оценивает идею принесения в жертву, воплощенную в мифе, разве не может он оценить по достоинству правдивый рассказ? "Но мифы лгут, - возражал Льюис, - хотя это и посеребренная ложь". "Нет, они не лгут", - отвечал Толкин. И, указывая на большие деревья Магдален Гров и на их ветви, гнущиеся под ветром, он начал объяснять. "Ты называешь дерево деревом, - сказал он, - и более не думаешь об этом слове. Но оно не было "деревом", пока кто-то не дал ему такого имени. Ты называешь звезду звездой и говоришь, что это всего лишь шар из материи, который движется по рассчитанной орбите. Но это только ты так видишь звезду. Называя и описывая вещи подобным образом, ты всего-навсего сам придумываешь для них названия. И так же как речь - изобретение слов, называющих объекты или идеи, миф - изобретенный язык для рассказа о правде. Мы все сотворены Богом, и потому неизбежно, что мифы, которые нами плетутся, хоть и содержат ошибки, все же позволяют нам увидеть и мелкие брызги истинного света, той извечной истины, что от Бога. Поистине лишь созидая мифы и превращаясь тем самым во "вторичного творца", лишь выдумывая легенды, Человек может надеяться достичь того совершенства, какое он знал до своего Падения. Мифы, быть может, не слишком хорошие лоцманы, но они ведут, пусть даже кружным путем, в гавань истины, тогда как материалистический "прогресс" тянет в зияющую бездну и к Железной Короне зла". Веру в унаследованную свыше правду мифологии Толкин поставил в центр своей писательской философии. Это кредо лежит в основе его "Сильмариллиона". Льюис выслушал, как Дайсон другими словами подтвердил сказанное Толкин ом, и произнес: "Вы хотите сказать, что история Христа - это просто истинный миф, воздействующий на нас, как и любой другой, - но при том миф, который случился на самом деле? В таком случае, я начинаю понимать". Наконец, ветер загнал друзей в дом, и они беседовали в комнатах Льюиса до трех ночи, после чего Толкин пошел домой. Распрощавшись с ним на Хай Стрит, Льюис и Дайсон еще долго ходили туда-сюда по крытой аркаде Нового здания и дискутировали до рассвета. Двенадцатью днями позже Льюис написал своему другу Артуру Гривзу: "Я только что перешел от веры в Бога к осознанной вере в Христа - в христианство. Долгий ночной разговор с Дайсоном и Толкином подтолкнул меня к этому". Именно так, на мой взгляд, и был сделан еще один шаг на пути к созданию того клуба, который впоследствии прославился под именем "Инклинги". Льюис и Толкин продолжали часто встречаться. Толкин вслух читал другу отрывки из "Сильмариллиона", и Льюис уговаривал поднажать и закончить вещь. Позднее Толкин говорил о Льюисе так: "Я перед ним в неоплатном долгу, и вовсе не по причине какого-то "влияния", как это обычно понимают, а из-за той мощной поддержки, какую он оказывал мне. В течение долгого времени он был моей публикой. Лишь он один убеждал меня в том, что моя писанина может быть чем-то большим, нежели обычное хобби". Эти-то трое (хотя, я полагаю, Дайсон все же играл несколько подчиненную роль) и продолжили, казалось бы, обреченное дело "Инклингов". Вообще говоря, "Инклинги" были не более (но и не менее) чем просто группой друзей: все - мужчины, христиане, как правило, увлекавшиеся литературой; никакой реальной системы членства в клубе не существовало. Некоторые из Инклингов присутствовали на заседаниях клуба более-менее регулярно, другие же были случайными гостями. Льюис являл собою ядро, без которого любое собрание казалось немыслимым. Помимо Льюиса (которого друзья звали Джек) и почти всегда присутствовавшего Толкина (прозывавшегося Толлерс), среди тех, кто посещал собрания клуба до и во время войны, были: майор Уоррен Льюис (брат К.С. Льюиса, известен под именем Уорни), Р.Э.Хейуорд (оксфордский врач, лечил домашних Льюиса и Толкина), Хьюго Дайсон и друг Льюиса Оуэн Барфилд (следует, правда, заметить, что, будучи лондонским поверенным, Барфилд бывал на собраниях редко). Позднее к клубу присоединился единственный, кого можно было бы назвать литератором-профессионалом, - Чарльз Уильямс, о котором речь пойдет ниже. Итак, как видим по составу участников, - вовсе не элитный литературный клуб. В начале тридцатых годов ни один из его членов не был профессиональным писателем. Хотя в юности Толкин возлагал некоторые надежды на доход от издания своих стихов, реальное денежное пополнение оказалось более чем скромным, и на него нельзя было даже существовать, не то что кормиться. Льюис в 10-е - 20-е годы также баловался стихами, и тоже без особого результата. Впоследствии, когда и к Толкину, и к Льюису пришел действительный литературный успех (в 1938-1945 годах Льюис издал свою "Космическую трилогию", в 1937 году Толкин выпустил "Хоббита"), оба еще долго оставались на преподавательской работе. Иначе говоря, "Инклинги" всегда являли собою классический английский клуб любителей. Как это часто бывает в Англии, любители дали форы профессионалам. Дело было полностью пущено на самотек. Действительно, трудно представить себе, чтобы еженедельно каждый из Инклингов обязательно приходил на собрание или присылал извинение за вынужденное отсутствие. Тем не менее, имелись некоторые постоянные правила. Собирались обычно утром по вторникам в пабе "Орел и дитя" (известном под фамильярным названием "Птичка и малыш"), - правда, во время войны, когда пива не хватало, а пивные были заполнены служилым людом, эта традиция не всегда соблюдалась. По четвергам же к девяти часам вечера приходили в большую гостиную Льюиса в колледже Магдалины. Подавался чай, раскуривались трубки, а затем Льюис громогласно вопрошал: "Ну, имеет кто-нибудь что-нибудь нам прочесть?" Кто-нибудь извлекал рукопись и начинал читать вслух. Это могли оказаться стихи, рассказ, глава. Далее следовал разбор: иногда хвалили, порой и ругали, поскольку взаимообожание в клубе не культивировалось. Чтение могло затянуться, а обсуждение в конце концов переходило в беседу общего характера. Иногда разгорались споры. Все собрание завершалось поздно ночью. В конце тридцатых годов "Инклинги" занимали важное место в жизни Толкина. Его собственный вклад заключался, помимо прочего, в чтении неопубликованного еще в то время "Хоббита". В 1939 году, вскоре после начала войны, к группе присоединился еще один человек. Это был Чарльз Уильямс, труды которого, быть может, не слишком известны в нашей стране, - романист, поэт, теолог и критик. Он работал в лондонской конторе издательства "Оксфорд Юниверсити Пресс", и его вместе с остатком издательского персонала теперь перевели в Оксфорд. Мысли и труды Уильямса к тому времени уже получили признание и известность у определенного (правда, довольно узкого) круга читателей. С особым восторгом воспринимались так называемые "духовные боевики" - романы, повествующие о мистических и сверхъестественных событиях в мирском обрамлении. Льюис и раньше был знаком с Уильямсом и очень любил его, а с Толкином они прежде виделись всего один-два раза, и теперь быстро почувствовали взаимную симпатию. Уильямс, с его забавной физиономией (полуангельской, полуобезьяньей, как говаривал Льюис) был человеком совершенно не оксфордского стиля: синий костюм, сигарета, прыгающая во рту, свиток гранок подмышкой, завернутый в "Тайм энд Тайд", - и вместе с тем огромное природное обаяние. Двадцать лет спустя Толкин вспоминал: "Мы очень нравились друг другу и с большим удовольствием вели беседы (преимущественно в шутливых тонах)". Однако дальше следовало: "На более глубоком (или высоком) уровне нам нечего было друг другу сказать". Возможно, причина подобной оценки крылась отчасти в том, что, хотя Уильямс был в восторге от прочитанных на собраниях глав "Властелина Колец", Толкину книги Уильямса (по крайней мере, те, что были представлены на заседаниях клуба) казались "совершенно чуждыми, а местами весьма безвкусными и даже смешными". Позднее Толкин писал, что на третьем романе из "Космической трилогии" Льюиса, "Мерзейшая мощь", явственно сказалось "подавляющее воздействие" Уильямса. Быть может, его суждения о самом Уильямсе или о месте его среди Инклингов не вполне объективны. Нужно заметить, что Толкин сделал немало для поддержки литературных усилий своего друга. По мере написания "Космической трилогии" Льюис читал ее вслух у "Инклингов". Первые две книги заслужили почти полное одобрение Толкина (за исключением нескольких придуманных Льюисом имен). Отчасти благодаря этой поддержке издательство "Бодли Хед" приняло первую книгу трилогии, "За пределы Безмолвной планеты" (после того, как два других издательства ее отвергли), и опубликовало в 1938 году. "Переландра" (вторая книга) понравилась Толкину даже больше, чем первая, но когда Льюис начал читать в кругу Инклингов свою "Мерзейшую мощь" (третью книгу), Толкин заметил: "Похоже, барахло" и не изменил своего мнения даже после более подробного знакомства с рукописью (в чем, может быть, и сказалась неприязнь Толкина к артуровско-византийской мифологии Чарльза Уильямса). Вдобавок Толкин предполагал, что главный герой трилогии Рэнсом, филолог, вероятно, местами списан с него самого. В 1944 году он писал сыну Кристоферу: "Возможно, в образе филолога там выведен я; некоторые мои воззрения и мысли льюисифицированы в романе". Итак, приезд Уильямса в Оксфорд положил начало третьей стадии дружбы Толкина с Льюисом: легкого охлаждения со стороны первого, чего второй, по всей видимости, даже не заметил. Но для возникновения определенной напряженности в их отношениях была еще одна, более тонкая причина: растущая популярность Льюиса как проповедника христианства. Толкин, так много сделавший для возвращения своего друга к Христу, всегда сожалел, что Льюис не стал католиком, а вместо этого начал посещать местную англиканскую церковь, вернувшись, таким образом, к религии своего детства. К англиканской церкви Толкин относился с глубоким предубеждением, которое распространялось порой даже на церковные здания. Он говорил, что не может без скорби смотреть на прекрасные строения, которые по праву должны были бы принадлежать католической церкви, а ныне перестали служить ей. Когда Льюис опубликовал "Кружной путь, или Возвращение паломника", прозаическую аллегорию о своем обращении, Толкин предположил, что в названии книги присутствует ирония. Он сказал: "Льюис желает возвратиться. Не войти в христианство через новую дверь, а возвратиться через старую: уж если он вновь принимает христианскую веру, то заодно принимает или опять пробуждает в себе все предрассудки, что так старательно вкладывались ему в голову в детстве и юности. Он хочет стать снова североирландским протестантом". В середине сороковых годов, когда Льюис получил немалую известность ("по нам, так даже слишком широкую", заметил Толкин) благодаря своим христианским сочинениям "Страдание" и "Письма Баламута", Толкин не совсем лестно назвал своего товарища "теологом для всех". Тем не менее, они оставались почти неразлучными друзьями. Пожалуй, Толкин надеялся, что когда-нибудь Льюис перейдет в католичество. Что до "Инклингов", то клуб продолжал быть источником радости и бодрости. Сильный удар нанесла "Инклингам" смерть Чарльза Уильямса в 1945 году. А у Толкина к тому времени пошла громадная по объему работа над "Властелином Колец": речь велась уже об окончании романа и (главное) о его проверке и выверке. "Властелин Колец" был читан у "Инклингов" (разумеется, по частям) и принят превосходно. Хотя Льюис и не считал книгу полностью свободной от недостатков (особенно ему не нравились встроенные в текст стихи), именно он давал роману наивосторженнейшие устные и письменные отзывы. Но мне кажется, что работа над "Властелином Колец" сыграла определенную роль в распаде "Инклингов" - слишком уж много усилий потребовала эта книга от автора. В 1949 году Льюис написал первую часть прославленных "Хроник Нарнии" - "Лев, Колдунья и платяной шкаф". Хотя Толкин отнесся к этому произведению крайне пренебрежительно, издатели (а позднее читатели) приняли книгу весьма благосклонно. А вот университетские дела Льюиса шли откровенно неважно - его забаллотировали на должность профессора. Весьма вероятно, причиной тому был литературный успех: в Оксфорде такое не поощрялось. Позднее Льюис писал Толкину, советуясь с ним о возможности публикации в "Тайм энд Тайд" своего одобрительного отзыва на первую часть "Властелина Колец": "Даже если и вы, и издатель оба согласны с моим мнением, подумайте хорошенько, стоит ли его использовать. Меня сильно и очень даже сильно не любят, и мое имя может принести вам больше вреда, чем пользы". Так оно, кстати, впоследствии и вышло. В 1954 году ради профессиональной карьеры Льюис был вынужден уехать в Кембридж, и это, скорее всего, послужило главной причиной распада "Инклингов". Слишком уж могучей личностью был Льюис, слишком сильным центром притяжения. Вряд ли здесь уместны глубокие рассуждения о степени литературного влияния Инклингов друг на друга. О Чарльзе Уильямсе вообще говорить нечего - он, когда вступил в клуб, уже был сложившимся литератором. Толкин в инклинговский период вообще мало поддавался какому-либо "влиянию" в общепринятом смысле слова. По свидетельству Льюиса, его друг реагировал на критику только двумя способами - либо начисто ее игнорировал, либо полностью и наново переписывал критикуемое. Мне кажется, влияние Инклингов друг на друга скорее духовного плана. Разумеется, мысли и воззрения (не литературный стиль!) переходили от одного из Инклингов к другому. Они и сами это сознавали. Поддержка и одобрение - вот чего всегда не хватало и Льюису, и Толкину, и именно это они получали в клубе. И еще того более - клуб создавал атмосферу творчества. Не будем забывать, что в тот период обе будущие знаменитости зарабатывали свой хлеб преподавательской работой, не очень-то денежной. И как раз "Инклинги" позволяли им чувствовать себя "вторичными творцами", теми, кто в подражание Господу создает свои миры. Оба сознавали, что эти миры вторичны по отношению к творению Господа, но процесс их создания и для Толкина, и для Льюиса был уж точно первичен. А человеку, создающему нечто новое, всегда хочется, чтобы кто-нибудь другой увидел его творение и сказал, что это хорошо. "Инклинги" давали и Льюису, и Толкину такую возможность. А что до влияния - помилуйте, кто только и что только на кого не влияло… "Когда б вы знали, из какого сора..." Дж. Р. Р. Толкиен (1899-1980) профессор Английской лингвистики в Оксфорде, писатель. Клайв Льюис (1899-1980) преподавал Английский яхык и литературу в Оксфорде, пока не перешел в колледж Магдалены в Кембридж, писатель. Чарльз Уильямс (1899-1980) редактор в издательстве Оксфорда, писатель. Оуэн Барфилд (1899-1980) адвокат, писатель. Невил Кохил (1899-1980) профессор Английской литературы в Оксфорде, театральный продюсер. У. Х. Льюис (1895-1973) брат К. С. Льюиса, историк. Джарвейс Мэтью (1905-1976) преподаватель по Византийским изследваниям в Оксфорде. Джон Уэйн (1925-1994) писатель, поэт, драматург, критик и преподаватель поэзии в Оксфорде. Дж. А. У. Бенет (1911-1981) преподавал древнеангийский и английский язык в Кеймбридже. Лорд Дэвид Сесил (1902-1986) преподаватель Английской литературы в Оксфорде. Джим Дандас-Грант (1896-1985) командир Оксфордской военноморской дивизии. Х.В.Д. Дайсен - Хюго (1896-1975) преподаватель и наставник по Английскому четению в Оксфорде. Адам Фокс (1883-1977) декан теологическогоя факультета в колеже Магдален. Колин Харди (1906-1998) преподатель и наставник в Оксфорде. Роберт Е. Хавард (1901-1985) физик. Р. Б. Маккальм (1898-1973) преподаватель и наставник по Современной истории и политики в Оксфорде. К. Е. Стивенс (1905-1976) преподаватель и настваник Древней истории в Оксфорде. Кристофер Толкиен (р. 1924) преподаватель и наставник по Английскому языку в Оксфорде (до 1975). К. Л. Врен (1985-1969) преподаватель Англо-саксонского в Оксфорде.
Ranadil: Пиши порциями, а то многие не осилят - Букв многа! А за инфу - спасибо
Pretender-Angel: Ranadil пишет: Пиши порциями, а то многие не осилят - Букв многа! Учту. Ranadil пишет: А за инфу - спасибо Пжалуйста.
Dasha141: Pretender-Angel Спасибо за инфу!
OloriN: мда.....после такого объёма инфы трудно что-то дополнить...из интересного я знаю только то, что во время написания ВК, он часто посещал кафе с названием, похожим на "Друзья орлы" или что-то в этом роде, точно не помню....так вот на вывеске этого кафе были изображены два орла...которые стали прототипами Гваихора и его брата в книге...вот....
Elf of Mirkwood: Виталий Попрошу это в тему "Стихи из ВК"
Виталий: Elf of Mirkwood пишет: Виталий Попрошу это в тему "Стихи из ВК" Всё сделал
Сяка: Мне кто-то говорил,что историю Берена и Лютиен,профессор сочинил .когда увидел как его жена танцевала в саду....
Narme: Я читала, что в дестве(В Африке) его укусил паук...ну тарантула вроде...и якобы это повлияло потом на него и профессор создал Шелоб.
ChiFFa: Narme Хорошо что в человека-паука не мутировал
Акверия: А я видела фильм - по "Культуре" был - про то, как Толкин писал ВК. Надо сказать, весьма помогло для сочинений ))))))))
Принц Кель: Green Elfy пишет: Я знаю, что автор "Нарнии" был приятелем Толкина по университету. Я считаю Нарнию подобием властелина колец, и смысла в ней не вижу. Многие смотрят и читают ВК именно из за эпических баталий и сплошной мясорубки. Но мне кажется что Толкин писал книгу не для этого. Смысл который я представляю - "Даже самое физически слабое существо (в этом случае хоббит Фродо) способно изменить мир, не силой физической а душевной (выдержкой, терпением и самое главное Волей) ведь кольцу не удалось сломать волю Фродо (покрайней мере окончательно). Dasha141 пишет: Я слышал, что Толкин начал писать ВК ещё в окопах Первой мировой. А я слышал то что он в это время писал Сильмарилион!
Акверия: Принц Кель пишет: писать ВК ещё в окопах Первой мировой. А я слышал то что он в это время писал Сильмарилион! А на самом деле он ничего не писал, а придумывал А уж что сначала, никому не известно...
Принц Кель: Акверия пишет: на самом деле он ничего не писал, а придумывал Но он должен был это хоть как то записать нельзя же всё запомнить.
Акверия: Принц Кель это у тебя башка дырявая, а он был ПРОФЕССОР! ЗЫ. Не обижайся только, у меня иногда вредность буянить начинает...
Принц Кель: Акверия пишет: Принц Кель это у тебя башка дырявая, а он был ПРОФЕССОР! Ой! Блин точно дырявая! У меня всегда так что нибудь напишу а только потом подумаю правильно я написал или нет!
Gil_Galad: Принц Кель пишет: Многие смотрят и читают ВК именно из за эпических баталий и сплошной мясорубки. смотрят - возможно, аудитория фильмов такого рода чрезвычайно широка.. но читать из-за баталий - не поверю :) странно, может у нас с Вами разные ВК.. :) в моей битвы не занимают и пяти процентов текста, а сплошной мясорубки так и вообще нет
Lomedaeriel: Gil_Galad пишет: в моей битвы не занимают и пяти процентов текста, а сплошной мясорубки так и вообще нет Анологично! Вот чего-чего, а этого там не хватает... Хотя, Профессор же хотел мира во всём мире)))
ChiFFa: Принц Кель пишет: Я считаю Нарнию подобием властелина колец Полностью несогласна. Они хоть и были друзьями, но писали абсолютно разные вещи
Принц Кель: Gil_Galad пишет: смотрят - возможно, аудитория фильмов такого рода чрезвычайно широка.. но читать из-за баталий - не поверю :) странно, может у нас с Вами разные ВК.. :) в моей битвы не занимают и пяти процентов текста, а сплошной мясорубки так и вообще нет Ну да, согласен! У меня тоже самое. ChiFFa пишет: Полностью несогласна. Они хоть и были друзьями, но писали абсолютно разные вещи Может быть, я не читал Нарнию а только смотрел. Но фильм мне показался просто сверх тупым. В основном онга ращитана на аудиторию двенадцатилеток быгающих во дворе. Я не люблю боевики. В них всё так тупо, "на земле царит хаос, и вот приходит главный герой и спасает мир."
Акверия: Ну что ж вы так на Нарнию?! Что она вам сделала? По-моему, замечательная сказка, несмотря на то, что сюжет всех семи книг весьма схож. Фильм - просто красиво снято, передан сюжет, но как-то сухо...
Torongil: Насчёт интересных фактов из жизни Профессора: он придумавал языки, и не только эльфийские.об этом говорится в его выступлении "Тайный порок".
ChiFFa: Принц Кель пишет: Но фильм мне показался просто сверх тупым. Это потому что снимали не с первой книги. Фильм получился как выхваченый кусок
Annarya: Ээ, врде об этом еще не писали... В общем тут такая романтика... Жил Толкиен (которого близкие называли Рональдом - не Джоном) в приюте. В возрасте шестнадцати лет он встретил свою будущую жену, Эдит Брэтт, которая была его на три года старше. Но Рональду было запрещено наставником (католическим священником) встречаться с ней и даже писать пока ему не исполнится 21. И он ждал! А потом женился! И на их могилах теперь написано Берен и Лютиэн... А еще такая новость - желтая пресса небось... Очевидцы утверждают, что над могилой Толкиена с момента выхода игры "Братва и кольцо" стоит смерч. Судя по всему, старик вертится в гробу с нехилой скоростью. Столь цинично над его произведениями (и не только над его) не издевался еще никто.
Annarya: А вот и она (могила)
Laurelin: Annarya пишет: Очевидцы утверждают, что над могилой Толкиена с момента выхода игры "Братва и кольцо" стоит смерч. Судя по всему, старик вертится в гробу с нехилой скоростью. Столь цинично над его произведениями (и не только над его) не издевался еще никто. Я думаю это ерунда...
Annarya: Laurelin Тоже так думаю... Учитывая то, как оно еще и цинично написано
Эленриэль: Laurelin пишет: Я думаю это ерунда... Абсолютно уверена, что это полная ерунда)
Pretender-Angel: Принц Кель пишет: Я считаю Нарнию подобием властелина колец, и смысла в ней не вижу. Ты читал "Хроники Нарнии"? Или после просмотра фильма имеешь представление об этом? "Хроники Нарнии" это прежде всего для меня первое фэнтези в моей жизни) ВК и Нарния почти не имеют ничего общего, за исключением гномов, и то с натяжкой. Даже сама идея создания Нарнии никак не похожа на то, что описывает Толкиен. Да есть одна нить - это песнь которая рождает мир... Уважаю как Толкиена, так и Клайва Льюиса в равной степени, оба создали свои миры, в которых я думаю и жили))
Annarya: Pretender-Angel пишет: ВК и Нарния почти не имеют ничего общего, за исключением гномов, и то с натяжкой. Даже сама идея создания Нарнии никак не похожа на то, что описывает Толкиен. Да есть одна нить - это песнь которая рождает мир... Полностью поддерживаю. Нарния - отдельный мир, не похожий на другие, включая Средиземье. И сюжет там совершенно другой. И гномы другие...
Норлин: А какие вообще могут быть споры? Нарния - это одно, Адра - другое. Естественно сходство есть, тем более что авторы были близкими друзьями. Но не о каком подобии и подражании не может быть и речи. Гномы? Давайте еще Белоснежку вспомним.
Annarya: Норлин пишет: Давайте еще Белоснежку вспомним. А почему бы не вспомнить? Тут такие сравнения идут... Только из-за того, что они были друзьями и оба написали чудесные книги. Других авторов фэнтези (у кого есть гномы, эльфы и вообще силы Тьмы и Света) никто не вспомнил... И слава Богу!
Dalan: "Квента Сильмариллион"-собрание легенд по миру Арда, которое было основано на записках Профессора, было выпущено в свет уже после его смерти его сыном.
Акверия: Мб, что-то из этого уже широко известно, но было интересно почитать)) Тыц
lauris: Акверия действительно почти все известно, но было интересно почитать!!!!!
Адриана: Я про жену не знала... Эх.. Романтика. И кстати, впервые увидела её фото в молодости - действительно, очень красивая.
Аделаида: интересное кино. а многих фоток я и не видела...
шл: все общеизвестные факты. к примеру када пришли его фанаты к его дому и начали кричать егно имя. он спрятался под стол и сидел там. я его понимаю. так его и нашил родственники.
wyrd: шл пишет: к примеру када пришли его фанаты к его дому и начали кричать егно имя. он спрятался под стол и сидел там. я его понимаю. так его и нашил родственники. ГДЕ ЭТО ТАКОЕ СКАЗАНО?
Laurelin: шл пишет: к примеру када пришли его фанаты к его дому и начали кричать егно имя. он спрятался под стол и сидел там. я его понимаю. так его и нашил родственники. Честно говоря, такое даже трудно представить)...
Aranel: шл пишет: к примеру када пришли его фанаты к его дому и начали кричать егно имя. он спрятался под стол и сидел там. я его понимаю. так его и нашил родственники. Умный человек... Я бы так же поступила...
wyrd: Несколько эпизодов из жизни Толкина во время службы на передовой ( В Первую Мировую естественно...) - источник "H. Carpenter - J.R.R.Tolkien. A Biography" : "Они стояли в Этапле. Дни шли за днями, и ничего не происходило. Нервозное возбуждение, царившее при отправке, сменилось усталой скукой, которая усугублялась полной неизвестностью. Никто не знал, что происходит. Толкин написал стихотворение об Англии, принимал участие в учениях, слушал крики чаек, кружащих над головой. Вместе со многими товарищами-офицерами Толкина перевели в 11-й батальон, где он нашел не самое приятное общество. Младшие офицеры все были новобранцами, как и сам Толкин, некоторым не исполнилось еще и двадцати одного, в то время как старшие полевые командиры и адъютанты были в большинстве своем профессиональными военными, вернувшимися из отставки. Они отличались узколобостью и изводили подчиненных бесконечными повествованиями об Индии и Англо-бурской войне. Старые вояки не спускали новобранцам ни единого промаха, и Толкин жаловался, что с ним обращаются как с нерадивым школьником. Куда большее почтение испытывал он к «солдатам», восьмистам сержантам и рядовым, составлявшим основную часть батальона. Некоторые из них были из Южного Уэльса, остальные — ланкаширцы. Офицеры не могли общаться с рядовыми — система этого не допускала, — но к каждому офицеру был приставлен денщик, в чьи обязанности входило следить за вещами офицера и прислуживать ему на манер оксфордского скаута. Благодаря этому Толкин достаточно близко познакомился с несколькими солдатами. Много лет спустя, обсуждая одного из главных персонажей «Властелина Колец», Толкин писал: «На самом деле мой Сэм Гэмджи списан с английского солдата, с тех рядовых и денщиков, которых я знал во время войны 1914 года и которым сам я уступал столь во многом». "Батальон Толкина оставался в резерве. Их перевели в деревню под названием Бузенкур. Большинству пришлось стать лагерем в чистом поле, только некоторые счастливчики (и Толкин в их числе) поселились в хижинах. Было очевидно, что на поле битвы что-то пошло не так, как задумывалось: раненые поступали сотнями, многие из них — чудовищно изувеченными; целые отряды назначались копать могилы; в воздухе висела жуткая вонь разложения. На самом деле в первый день битвы полегло двадцать тысяч солдат союзников. Германская линия обороны не была уничтожена, заграждения из колючей проволоки почти везде оставались целы, и вражеские пулеметчики без труда косили шеренги англичан и французов, пока те приближались медленным шагом, представляя собой идеальную мишень." "То, что испытывал сейчас Толкин, переживали до него тысячи других солдат: вышли ночью, долго шли от лагеря до позиций, потом, спотыкаясь, пробирались по ходам сообщения длиной в милю, ведущим на передний край, потом — долгие часы неразберихи и суматохи, пока предыдущая рота не уступила им наконец свое место. Связистов, таких, как Толкин, ждало горькое разочарование. В учебке все было аккуратно, понятно и разложено по полочкам, а тут они увидели кучу спутанных проводов и вышедшие из строя полевые телефоны, заляпанные грязью. Вдобавок ко всему по телефонам разрешалось передавать только наименее важные сообщения: немцы подключались к телефонным линиям и перехватывали приказы накануне атаки. Запрещены были даже рации, использующие морзянку. Так что вместо всех современных средств связи связистам приходилось полагаться на световые сигналы, сигнальные флажки или, на худой конец, курьеров или почтовых голубей. Хуже всего были убитые: повсюду валялись трупы, истерзанные и изувеченные осколками. Те, у которых сохранились лица, смотрели в никуда жутким, неподвижным взглядом. «Ничейная земля» за окопами была устлана вздувшимися, гниющими трупами. Везде царило запустение. Травы и посевы исчезли, втоптанные в море грязи. С деревьев посбивало листву и ветки, и вокруг стояли только покореженные, почерневшие стволы. Толкин до конца жизни не мог забыть, как он выражался, «животного ужаса» окопной войны." "Многие немцы были захвачены в плен, и среди них — солдаты из саксонского полка, который сражался бок о бок с ланкаширскими стрелками против французов под Минденом в 1759 году. Толкин предложил воды захваченному в плен раненому немецкому офицеру и разговорился с ним. Немец поправил ему немецкое произношение. Временами наступали короткие периоды затишья, когда все пушки молчали. Толкин позднее вспоминал, как в один из таких моментов он взялся за трубку телефона и тут откуда-то выскочила полевая мышка и пробежала по его пальцам..." "Бои теперь велись с меньшей интенсивностью, чем в первые дни битвы на Сомме, но британцы по-прежнему несли тяжелые потери, и многие из батальона Толкина погибли. Ему самому пока что везло, но чем дольше он сидел в окопах, тем больше у него было шансов стать очередным покойником. А отпуск то и дело обещали, но все никак не давали. Спасла его «гипертермия неизвестного происхождения», которую солдаты звали попросту «окопной лихорадкой». Это заболевание, переносимое вшами, вызывало высокую температуру и другие симптомы лихорадки; оно косило солдат тысячами, Толкин заболел в пятницу, 27 октября. В это время его батальон стоял в Бовале, в двенадцати милях от позиций. Пациента доставили в ближайший полевой госпиталь. На следующий день его погрузили в санитарный поезд, идущий на побережье, и в воскресенье вечером Толкин оказался в госпитале в Ле-Туке, где и провел всю следующую неделю. Однако лихорадка все не отпускала его, и 8 ноября больного посадили на корабль, идущий в Англию. А по прибытии отправили поездом в Бирмингем. И вот всего за несколько дней Толкин перенесся от окопных ужасов к белым простыням и родному городу за окном." Вот так -то, кабы не лихорадка...
wyrd: Еще несколько интересных эпизодов из жизни Толкина: "Он мог посмеяться над кем угодно, но чаще всего смеялся над собой. Один раз на новогодней вечеринке в тридцатые годы Толкин накрылся каминным ковриком из исландской овчины, вымазал лицо белой краской и изображал белого медведя. В другой раз он оделся англосаксонским воином, вооружился боевым топором и вышел погоняться за ошарашенным соседом. В старости он любил подсовывать рассеянным продавцам вместе с горстью мелочи свою вставную челюсть. «Юмор у меня простоватый, — писал он, — и даже самые доброжелательные критики находят его утомительным»." "H. Carpenter - J.R.R.Tolkien. A Biography"
wyrd: И еще : "...«Властелин Колец» приносил Толкину множество писем от поклонников. В числе прочих ему пришло послание от настоящего, живого Сэма Гэмджи. Сэм Гэмджи книги не читал, но слышал, что там фигурирует его тезка. Толкин пришел в восторг, объяснил, как он придумал это имя, и отправил мистеру Гэмджи все три тома с автографами. Позднее он говорил: «Некоторое время я боялся, что в один прекрасный день получу письмо с подписью «С. Голлум». И что бы я стал делать тогда?»" "H. Carpenter - J.R.R.Tolkien. A Biography" .
Aranel: wyrd пишет: «Некоторое время я боялся, что в один прекрасный день получу письмо с подписью «С. Голлум» Ге-ни-аль-но... Без комментариев...
wyrd: Вот впечатление Х. Карпентера от встречи с Профессорм (всем советую приобрести или скачать его книгу «Джон Р.Р. Толкин. Биография»): "Дом номер семьдесят шесть расположен довольно далеко. Стены дома выбелены, и с улицы его почти не видно: его заслоняют высокий забор, зеленая изгородь и разросшиеся деревья. Я ставлю машину у обочины, открываю калитку с арочкой, и короткая дорожка, идущая меж розовых кустов, приводит меня к дверям. Я звоню. Довольно долго стоит тишина, слышится только отдаленный шум машин на шоссе. Я уже начинаю прикидывать, позвонить еще раз или уйти, когда дверь открывается. Меня встречает профессор Толкин. Он ниже, чем я думал. В своих книгах он придает большое значение высокому росту, и теперь я слегка удивлен, обнаружив, что сам он — даже ниже среднего, не намного, но достаточно, чтобы это было заметно. Я представляюсь. О моем визите было договорено заранее, меня ждали, а потому вопросительный и немного настороженный взгляд, которым меня встретили, сменяется улыбкой. Мне протягивают руку и приветствуют крепким рукопожатием. За спиной хозяина виднеется прихожая — маленькая, чистенькая, именно такая, какую ожидаешь увидеть в доме престарелой супружеской четы, принадлежащей к среднему классу. У. X. Оден необдуманно назвал этот дом «кошмарным» — его замечание потом цитировали в газетах, — но это чепуха. Обыкновенный пригородный коттедж. Ненадолго появляется миссис Толкин, поприветствовать меня. Она пониже мужа, аккуратная пожилая леди с гладко зачесанными седыми волосами и темными бровями. Мы обмениваемся любезностями, а потом профессор выходит на улицу и ведет меня в свой «кабинет», расположенный рядом с домом. Кабинет оказывается не чем иным, как гаражом. Впрочем, машины тут нет и в помине — хозяин поясняет, что машины не держит с начала Второй мировой, а когда вышел на пенсию, переоборудовал гараж под кабинет и перенес сюда свои книги и бумаги, которые прежде хранились в его кабинете в колледже. Полки забиты словарями, книгами по этимологии, по филологии и изданиями текстов на множестве языков — больше всего древнеанглийских, среднеанглийских и древнеисландских, но несколько полок заставлены переводами «Властелина Колец»: польский, голландский, датский, шведский, японский; а к подоконнику приколота кнопками карта выдуманного им «Средиземья». На полу — старый-престарый чемодан, набитый письмами, на столе — чернильницы, металлические перья, перьевые ручки-вставочки и две пишущие машинки. Пахнет книгами и табачным дымом. Здесь не особенно уютно. Профессор извиняется за то, что принимает меня тут, и объясняет, что в комнате, служащей ему кабинетом и спальней, где он в основном и работает, чересчур тесно. Впрочем, говорит он, все равно это все временное — Толкин надеется, что вскоре ему удастся завершить хотя бы основную часть большого труда, обещанного издателям, и тогда они с миссис Толкин смогут позволить себе переехать в дом поуютнее, в более приятной местности, подальше от докучливых посетителей... Тут он несколько смущается. Я пробираюсь мимо электрокамина и по приглашению хозяина усаживаюсь в старинное кресло. Он достает трубку из кармана твидового пиджака и принимается объяснять, почему он может уделить мне не больше нескольких минут. В другом углу комнаты громко тикает блестящий голубой будильник, как бы подчеркивая, что время дорого. Толкин сообщает, что ему нужно ликвидировать вопиющее противоречие в одном месте из «Властелина Колец», на которое указал в письме кто-то из читателей, — дело срочное, потому что исправленное издание вот-вот пойдет в печать. Он объясняет все это очень подробно и говорит о своей книге так, словно это не его собственное сочинение, а хроника реальных событий; такое впечатление, что он воспринимает себя не как автора, сделавшего малозначительную ошибку, которую надо либо ликвидировать, либо как-то разъяснить, а как историка, которому предстоит пролить свет на темное место в историческом документе. Похоже, он думает, что я знаю книгу так же хорошо, как и он сам. Это несколько выбивает из колеи. Нет, конечно, я ее читал, и даже несколько раз, — но профессор говорит о деталях, о которых я не имею никакого представления или, по крайней мере, весьма смутное. Я побаиваюсь, что он вот-вот задаст мне какой-нибудь каверзный вопрос, который раскроет всю глубину моего невежества. И вот вопрос действительно задан — но, по счастью, он чисто риторический и явно не требует ничего, кроме подтверждения. Я все еще нервничаю. А вдруг за этим вопросом последуют другие, куда более сложные? Нервозность моя еще более усиливается от того,что я разбираю далеко не все из сказанного профессором. Голос у него странный: низкий, глухой; произношение чисто английское, но с каким-то странным оттенком, а с каким — трудно сказать. Такое впечатление, что этот человек принадлежит иному веку или иной культуре. Однако большую часть времени профессор говорит довольно невнятно. Он горячится, выпаливает слова залпами. Целые фразы съедаются, комкаются, теряются в спешке. Время от времени хозяин теребит губы рукой, отчего речь его становится еще менее разборчивой. Он изъясняется длинными сложноподчиненными предложениями, почти не запинаясь, — но внезапно останавливается. Следует длительная пауза. Видимо, от меня ждут ответа. Ответа на что? Если тут прозвучал вопрос, я его не расслышал... Внезапно профессор снова начинает рассуждать (так и не закончив предыдущего предложения). Он с пафосом завершает свою речь. На последних словах он сует в рот трубку, договаривает сквозь стиснутые зубы и, поставив точку, чиркает спичкой. Я лихорадочно пытаюсь придумать, что бы такого умного сказать. Но профессор снова принимается говорить, прежде чем я успеваю найти подходящий ответ. По какой-то тонкой, одному ему понятной ассоциации он начинает обсуждать замечание в какой-то газете, которое его разгневало. Тут я наконец вижу возможность поучаствовать в разговоре и вставляю что-то, что, как я надеюсь, звучит достаточно умно. Профессор выслушивает меня с вежливым интересом и отвечает весьма пространно, подхватывая мое высказывание (на самом деле довольно тривиальное) и развивая его, так что в конце концов мне начинает казаться, будто я и впрямь сказал нечто стоящее. Потом снова перескакивает на какую-то новую тему, и я опять теряюсь. Я могу лишь односложно поддакивать тут и там; однако мне приходит в голову, что, возможно, мною дорожат не только как собеседником, но и как слушателем. Во время разговора он непрерывно двигается, расхаживает взад-вперед по темной комнатушке, с энергичностью, смахивающей на непоседливость. Он жестикулирует трубкой, выколачивает ее о край пепельницы, снова набивает, чиркает спичкой, раскуривает, но делает не больше нескольких затяжек. У него небольшие, аккуратные, морщинистые руки, на среднем пальце левой руки — простенькое обручальное кольцо. Одежда немного помята, но сидит на нем хорошо. Ему семьдесят шестой год, но под пуговицами яркого жилета — лишь намек на брюшко. Я почти все время, не отрываясь, смотрю ему в глаза. Временами профессор рассеянно обводит глазами комнату или смотрит в окно, но то и дело оборачивается ко мне — то искоса глянет в мою сторону, то, сказав что-то важное, вопьется в меня взглядом. Вокруг глаз — морщинки и складки кожи, которые непрестанно двигаются, подчеркивая любую перемену настроения. Поток слов ненадолго иссякает — профессор вновь раскуривает трубку. Я улучаю момент и сообщаю наконец, зачем пришел, — хотя теперь цель моего визита кажется уже не важной. Однако Толкин реагирует с большим энтузиазмом и внимательно меня выслушивает. Завершив эту часть разговора, я поднимаюсь, чтобы уйти, — но, очевидно, хозяин не рассчитывает, что я отбуду прямо сейчас, потому что он снова начал говорить. Он снова рассуждает о своей собственной мифологии. Его взгляд завороженно устремлен куда-то вдаль. Похоже, хозяин вовсе забыл о моем присутствии — он сунул трубку в рот и говорит сквозь зубы, не отпуская мундштука. Мне приходит в голову, что со стороны Толкин — вылитый оксфордский «дон», рассеянный профессор, какими их изображают в комедиях. Но на самом деле он совсем не такой! Скорее похоже, будто некий неведомый дух прикинулся пожилым оксфордским профессором. Тело может расхаживать по тесной комнатенке в пригороде Оксфорда, но мысль — далеко отсюда, бродит по равнинам и горам Средиземья. А потом беседа заканчивается. Меня выпускают из гаража и торжественно провожают к калитке напротив входной двери, объясняя, что ворота приходится держать запертыми на амбарный замок, чтобы болельщики, приехавшие смотреть футбол на местный стадион, не ставили машины на дорожке, ведущей к дому. К моему немалому удивлению, меня приглашают заходить еще. Только не сейчас: они с миссис Толкин оба приболели и к тому же уезжают отдохнуть в Борнмут, и работа стоит вот уже несколько лет, и куча писем, на которые надо ответить... «Но вы все равно заходите!» Профессор пожимает мне руку и немного потерянно удаляется в дом."
Итиль: Позор нам, вчера у нашего любимого профессора было ДР. Спасибо Вам профессор за тот мир и тех героев, что Вы создали и подарили нам.
wyrd: Итиль, ну я лично это знал, но ничего не писал - ждал пока другие вспомнят;) Итиль пишет: Спасибо Вам профессор за тот мир и тех героев, что Вы создали и подарили нам. Угу.
Эленриэль: Я дома отмечала даже =) Но.. Еще раз. С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ, ПРОФЕССОР!
Хельга: Мы праздновали, подняли по чашечке чая с печеньками)))) С Днем Рождения, наш любимый профессор)))
Аннатриэль: С днём рождения! Спасибо за созданный Вами волшебный мир, персонажей, языки и за вдохновение, которое можно бесконечно черпать из Ваших великих книг! Спасибо!
dinVolt: "Присутствовало около 120 «старичков» (приглашали 220); многие — моего поколения. Этих лиц я не видел с тех самых пор, как был в твоем возрасте; и с многими сумел бы соотнести разве что инициалы, но не имена. Все Старожилы-Эдвардианцы помнят инициалы. К вящему моему изумлению, я обнаружил, что меня помнят главным образом за мои подвиги в регби (!!) и за приверженность к цветным носкам....." Поездка Толкина в свою бывшую школу. Ня! Тысячу раз ня)
wyrd: Цветные носки
Аннатриэль: Регби
полная версия страницы